Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать.

Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять.

В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско,

солнце оставило в волосах выцветшие полоски.

Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы.

Витька с десятого этажа снова зовет купаться.

Надо спешить со всех ног и глаз – вдруг убегут, оставят.

Витька закончил четвертый класс – то есть почти что старый.

Шорты с футболкой – простой наряд, яблоко взять на полдник.

Витька научит меня нырять, он обещал, я помню.

К речке дорога исхожена, выжжена и привычна.

Пыльные ноги похожи на мамины рукавички.

Нынче такая у нас жара – листья совсем как тряпки.

Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки.

Витька – он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна.

Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно.

Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели.

Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.

Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен.

Солнце облизывает конспект ласковыми глазами.

Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета.

В августе буду уже студент, нынче – ни то, ни это.

Хлеб получёрствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен.

Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе.

Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме.

Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма.

Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки,

только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше.

Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее,

мы забираемся на крыльцо и запускаем змея.

Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд.

Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс.

Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу.

Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.

Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье.

Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле.

Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите.

Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите.

Пусть это будет большой секрет маленького разврата,

каждый был пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата,

горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона,

все друг при друге – и все одни, живы и непокорны.

Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик,

Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях.

Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки.

Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку.

Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться.

Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...

Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета.

Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах.

Сонными лапами через сквер, и никуда не деться.

Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве.

Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу,

я начинаю считать со ста, жизнь моя – с единицы.

Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене.

"Двадцать один", – бормочу сквозь сон. "Сорок", – смеется время.

Сорок – и первая седина, сорок один – в больницу.

Двадцать один – я живу одна, двадцать: глаза-бойницы,

ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку,

кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь – на десятом.

Десять – кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать.

Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять.

Восемь – на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне...

Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.

Аля Кудряшева